Песня Победы

14.06.1941. Суббота.
За отличную стрельбу из ручного пулемёта командир 104 отряда разведывательного батальона 29 ед. перед строем трёх рот (танковой, бронемашин и мотоциклетной) объявил мне благодарность и на воскресенье разрешил увольнение из части город Слоним.
18.06.1941. Воскресенье.
После завтрака почистил еще раз сапоги, привёл в порядок обмундирование, пришив чистый воротничок я направился в увольнение в Слоним (Город Слоним — один из древнейших и красивейших городов Беларуси.)
Не дойдя до выходных ворот с территории части услышал сигнал тревоги. Через полтора – два часа всё подразделение батальона было уже в пути на Запад.

21.06.1941. Суббота.
До 21.06.1941 находился в лесу под Белостоком (Белосто́к (польское- Białystok [bʲaˈwɨstɔk], белорусское- Беласток, лит. Balstogė) — город на северо-востоке Польши, на реке Супрасль.) Никакими особыми занятиями не занимались, жили в палатках.
Вечером 21.06.41 состоялось открытое партийное собрание. Я подал заявление о вступлении в партию. Просмотр картины на 22.06.41 был назначен в караул.
22.06.1941. Воскресенье.
Ночью, сменившись с поста, прилёг на отдых. Вскоре меня разбудили. Я начал ворчать: почему досрочно опять надо заступать на пост? Ответственный дежурный заявил: «Ты послушай, что делается в стороне Белостока!» Время было около 4-х часов утра, Белосток усиленно бомбили – это начало Великой Отечественной Войны. Мотоциклетная рота, в которой Я состоял на службе, в это время имела всего один учебный мотоцикл.
Часам к 15-ти 22.06. 41 привезли новые мотоциклы марки АМ-600.Это были хорошие мощные мотоциклы. Командиры отделений получили мотоциклы с коляской. Мотоциклы были сняты с НЗ (Неприкосновенный Запас), густо смазанные, не обкатанные.
К концу дня 22.06.41 батальон танковой, мотоциклетной, броне-роты с хозвзводом и другими автомашинами выдвинулся с места в направлении к линии фронта под Белостоком.

Мотоциклисты –разведчики были вооружены ручными пулемётами, автоматами ППД, пистолетами ТТ, гранатами Ф-1. Я имел пистолет, автомат и гранаты
Не имея достаточного опыта вождения на не обкатанном мотоцикле где-то уже на третьем километре пути от места дислокации, при повороте на песчаной дороге Я упал вместе с мотоциклом так, что еле поднялся сам и с трудом поднял мотоцикл.
Все уехали. Я остался один. Пытаюсь завести мотоцикл, но он не заводится. Дело идёт к ночи. Принимаю решение вести мотоцикл в руках до первого населенного пункта.
Идти с мотоциклом оружием и боезапасом тяжело, жарко по лесной дороге душно, очень устал. Наступил вечер.
Вдали показалась деревня. И вдруг на обочине дороги еще один неудачник, возится с мотоциклом, проклиная всех богов подряд. Им оказался солдат первого года службы Макаренко. С ним Я переночевал в деревне во дворе, где стояла радиостанция и принимала сводки с передовых позиций. Сообщения были не утешительны.
23.06.1941. Понедельник.

Утром мне и Макаренко всё-таки удалось завести мотоциклы, и Мы выехали из деревни. Где-то в 4-х км от деревни, не далеко от дороги в лесу заночевал мой командир отделения Дзидзичури из города Очамчира (г. Очамчира, расположенный на побережье Чёрного моря в Абхазии). На мотоцикле с коляской с ним было двое мотоциклистов на мотоциклах. Боясь, что мотоциклы опять не заведутся, как и у них. Мы не заглушили своих мотоциклов, переговорили с командиром отделения и поехали дальше. По пути встретили сидящего на обочине дороги еще одного мотоциклиста.
Часов в 9 утра Мы прибыли на разъезд Зелёной под Белостоком. Здесь остановились, что бы определить дальнейший маршрут движения, т.к. примерное направление движения батальона Я знал.
Дорога в направлении Белостока была забита беженцами пешими и на автомашинах, отступающими войскам всех родов войск. Царил хаос и беспорядок.
На разъезде был дом, в котором размещалось какое-то воинское подразделение. Но на 23.06.41 в доме уже никого не было. Во дворе стоял брошенный экипажем танк. Мы оставили свои мотоциклы на улице около забора сами решили найти бензин и дозаправить мотоциклы. Еды у нас никакой не было, хотелось кушать. Вокруг рос картофель. Созрел план: накопать картофеля, сварить его, покушать, заправить мотоциклы и немедля отправиться по обочинам дороги в сторону Белостока на встречу движения потока людей, подвод автомашин, танков и др.
У Макаренко на руле мотоцикла был пристроен пулемёт для стрельбы с ходу. У меня был с собой автомат. Стояли во дворе. Штакетный забор отделял нас от мотоциклов.
И вдруг с разных сторон из-за леса на небольшой высоте появились три немецких бомбардировщика, которые начали бомбить и расстреливать отступающие от Белостока колонны.
Мы залегли на открытом месте у забора. Я выпустил из автомата полный диск по пролетавшему над нами самолёту и этим дал обнаружить себя.
При следующем заходе для бомбардировки колонны. Этот самолёт открыл прицельный огонь по нам из крупнокалиберного пулемёта. Пулемётные очереди ложились буквально вокруг головы и сбоку. Я почувствовал, что ранен в правую ногу, а Макаренко ранило слегка в руку. Вгорячах вскочили и забежали в дом. Там оказался шкаф с медикаментами. Я разрезал голенище сапога и брюк вытащил из ноги два осколка от разрывных пуль, помазал вокруг раны йодом и забинтовал. Самолёты снова вернулись и начали бомбардировку. Из дома мы перебрались в кустарник, где пробыли до конца бомбардировки, которая длилась часа три.
После этого налёта Макаренко привёл мотоциклы в кустарник. Повреждения у них были незначительные. Однако завести Мы их не смогли. У меня началась опухоль раненной ноги. Передвигаться было трудно. Решили ночь переночевать на этом разъезде. Но ст. лейтенант из отступающих частей ночевать на этом разъезде не разрешил, т.к. не далеко от него выброшен десант противника, который к утру может захватить эту важную развилку дорог. Приказал мотоциклы прострелить, а самим пристраиваться к отступающим частям или на гражданский транспорт и эвакуироваться в тыл.
***
И днём и ночью немецкая авиация висела над головою. Все дороги усыпаны разбитыми автомашинами.
Крупные десантные группы противника перерезали все дороги к отступлению и главным образом на водных преградах.
В одном из боёв в районе местечка Деречин или Зельва ( городской посёлок в Гродненской области, Зельвенского района, Беларуси) погиб мой друг пулемётчик Макаренко.
Так пробивался с боями против десантных групп, к началу июля Мы добрались под Минск.

04.07.1941.
Уставшие от беспрерывных боёв с десантными группами противника, воздушных налётов, от бессонных ночей, жары и голода отступающие разрозненные группы наших частей и одиночные солдаты метались из одной стороны в другую, ища выхода из окружения.
Остановившись на бывшем колхозном дворе для принятия решения о дальнейшем направлении своего движения, я с группой раненых 5-6 человек получил кусок сырой говядины, от зарезанной колхозной коровы, на сделанной из листа железа сжарили, а точнее спарили это мясо. Сытно покушав полужаренные полуварёные куски мяса и немного отдохнув, решили двигаться на Минск по той дороге, по которой ушли многие и назад не возвращались. Ходили слухи, что в Минске или около него находятся наши войска, что это единственная дорога, по которой можно добраться до своих. Действительно кто ушёл по этой дороге назад не возвращался, не слышно было и боёв в этом направлении.
Не в состоянии дальше идти пешком т.к. рана (за всё время отступления была обработана всего один раз попутной медсестрой) дала большую опухоль ноге, появились сильные боли, в самой ране кучи червей, мне удалось пристроиться на подводу (подвода- повозка, телега для перевозки грузов, двигающаяся конной тягой ) к группе раненых.

С этой группой раненых Я выехал в направлении Минска по «безопасному» тракту. По обе стороны дороги валялось сплошь и рядом военное имущество наших войск (винтовки, автоматы, бинокли, компасы, обмундирование, разная техника и прочее).
Используя эти благоприятные условия «снабжения» Мы вооружились автоматами, компасами и биноклями надеясь далеко увидеть противника в необходимых случаях принять бой из автоматического оружия и по компасу в любое время суток определить направление своего пути.
Завтрак из полусырого и обильно солёного мяса, а так же жара вызывали большую жажду в питьевой воде. Встретившийся на пути колодец оказался почти без воды, т.к. он не мог обеспечить своими незначительными родниками такую большую потребность в воде всех отступающих.
Смочив рот мутной водой, Мы поехали дальше.
Отъехав от места отдыха километров 6-7 вдруг слышим «Хэнд Хох!» И тут же оказались окруженными группой немецких автоматчиков. Это случилось так быстро, что Мы НЕ смогли и НЕ сумели принять никакого решения, как оказались уже в окружении.
Оказалось, что эта группа автоматчиков сидела в кустах в засаде, и подпустив нас поближе, без всякого промедления взяла Нас в кольцо и обезоружила. Сколько их было дальше в лесу для Нас, эта тайна осталась не известной навсегда. Но за то Мы впоследствии, испытали и узнали много нового.
После того как Мы были обезоружены, нам была дана команда ехать дальше в том же направлении без сопровождения охраной. Появились мысли бежать в лес, но как бежать, когда ноги не ходят, к тому же, в лесу были очевидно немцы. Пока Мы рассуждали, нас встретила еще одна небольшая группа автоматчиков. Увидев эту группу автоматчиков, Я уничтожил Комсомольский билет, что бы немцы, не смогли им воспользоваться. После первой группы автоматчиков у Меня сохранилась в кармане брюк граната Ф-1(лимонка) вторую гранату Я не стал выбрасывать надеясь использовать её при удобном случае, что бы погибая при её взрыве нанести не одну смерть немцам , а целой группе войдя в близкое соприкосновение с ними.
.
Вторая группа немцев отобрала у нас деньги, часы, бритвы и прочие предметы первой необходимости.
Выворачивая карманы брюк , Я продел большой палец в кольцо чеки гранаты и решил взорвать её. Но когда сориентировался с обстановкой, то это означало бы просто самоубийство, при этом дешёвое . Жертва могла быть только 1:1. Так дёшево жизнь отдать не осмелился. Гранату и на этот раз удалось сохранить, зажав её в кулак.
На этот раз у нас отобрали и подводу. И так же предложили идти дальше. За поворотом дороги Мы увидели на лесной поляне наших солдат человек 500-600 , которые выстраивались по команде немцев по 4 человека. Вокруг была усиленная охрана с овчарками. В эту группу пристроили и нас. Только в этот момент Я окончательно убедился, что Я ПЛЕНЁН. Гранату пришлось выбросить при подходе к большой группе военнопленных т.к. Я убедился, что теперь я ей воспользоваться и сохранить на дальнейший период не смогу. После нас в эту группу много влилось военнопленных и нас повели в город Минск, который был не так далеко.
Того, кто не мог двигаться с колонной, немцы пристреливали, опасаясь, что пристрелить могут и меня, т.к. Я сильно хромал, товарищи спрятали МЕНЯ в середину колонны и взяли под руки
.
Проходя по городу Минску, мимо реки некоторые кинулись к реке, что бы напиться воды и тут же были расстреляны охраной.
По всюду на улицах нас со слезами встречали жители города (женщины, старики и дети), кидали нам продукты, кто что имел, однако охрана и здесь причиняла препятствия вплоть до применения оружия.
Не смотря на то, что путь к лагерю, можно было избрать более короткий, немецкое командование решило в пропагандистских целях проводить группы военнопленных через весь город.
К концу дня 04.07.41 Нас привели в лагерь, расположенный у реки с усиленной охраной (пулемётчики, автоматчики, овчарки)
4 июля был жаркий день, не только в силу атмосферных явлений, но и потому, что каждый попавший в плен воин не мог смериться с тем обстоятельством, что он уже не воин, не защитник Родины , а раб фашизма, ничтожное существо, козявка, которую в любое время фашистский солдат может раздавить своим кованым сапогом.
Многие, и Я в том числе, вошли в речку, чтобы утолить жажду в воде. Вода оказалась мутной, грязной. Вся кишевшая масса гражданских и военных людей испражнялась в этой реке.
Затем послышались разговоры, что военнопленным раздают сухари. Я увидел выстроившуюся толпу по одному человеку и присоединился к ней. Приближаясь к мешку с сухарями, я увидел, как после каждой подачки сухаря, немецкий солдат вознаграждал плёткой, повторяя «шнель, шнель», тоже было и со мной, когда Я получил этот паёк дневного пропитания. Проходя между военнопленными, я встретил своего командира роты (мотоциклетной) лейтенанта Очирова, он был острижен без знаков различия. По словам Очирова еще до войны, он являлся, племянником Оки Городовикова прославленного героя гражданской войны. По его сообщению Я узнал, что наш батальон, как и другие части, потерпели неудачу (были разбиты.) После этой встречи Очирова Я больше не видел, т.к. к концу дня я перешёл в группу раненых, расположенную отдельно от общей массы.
В группе раненых имелась бочка с водой, врачи из числа военнопленных делали перевязки всем военнопленным.
Я очень долго не решался переходить в эту группу, т. к. не известно было, куда потом увезут. Но раненная правая нога отказывалась ходить, Я с трудом передвигался, меня бросало в жар, жадно хотелось пить. Осторожно подойдя к предупредительной проволке, Я начал всматриваться, где находились раненные.
В это время откуда-то вырос передо мной немец и наставил на меня автомат, что-то бормоча, по- своему. Показывая ему распухшую ногу, Я заявил, что «цес кранке» (это означало Я больной) он в ответ: «Я,Я» (это вроде понял) и пропусти меня к группе раненых.
Наш врач из военнопленных дал мне напиться и тут же приступил к обработке раны. Меня бросило в обморочное стояние. Рана была наполнена червями, сильно загноившаяся.
4 июля, когда начало темнеть нас погрузили на автомашину-фургон и привезли в г. Минск где разместили Всех в первой Советской больнице, раздев нас до гола.
В таком нагом виде Мы находились три дня, потом одели нас в ночные дамские сорочки. Через несколько дней мне удалось в развалинах прачечной больницы найти больничный костюм, и Я переобмундировался.
В этой больнице мы почувствовали теплоту и заботу врачебного и младшего обслуживавшего персонала. Это были наши Советские люди, не успевшие эвакуироваться. У каждого из них кто-то из родственников был в армии на фронте. Смотря на нас, на постигшую трагедию, каждый из них думал о своём близком, родном, от которого не было ни каких известий. И это ещё больше разжигало их ненависть к фашистским извергам, так быстро оккупировавшим город Минск.
Через неделю-полторы весь медицинский персонал больницы еврейской национальности был вывезен в специальный еврейский лагерь «Гетто». Среди них были профессора, доктора и др. видные врачи. Фашисты не считались ни с учёными, ни с простыми евреями.
РАЗ ЕВРЕЙ ЗНАЧИТ ДОЛЖЕН БЫТЬ УНИЧТОЖЕН.
Находясь в этой больнице, я встретил бывшего помощника начальника штаба своего батальона Самохина или Солодухина, точно не помню. У него был перебит осколком нос.
Кормили нас очень плохо. Если бы нас не поддерживали питанием люди, которые приходили в больницу, надеясь здесь встретить своих родственников, то мы бы очевидно поумерили с голоду. После того, когда я начал чувствовать, что могу уже свободно не хромая ходить, Я начал выходить из больницы в город, что бы найти гражданскую одежду, наладить связь и уйти из больницы в лес к партизанам. Каждый раз, возвращаясь, приносил разные продукты, полученные у населения города.
Немецкое радио и в больнице, и в городе усиленно пропагандировало пленение сына Сталина и потом разгром Советских войск. Но Мы этому не верили и не теряли надежду на победу. Своё положение считали случайной неудачей и старались не упустить случая, чтобы бежать из плена пока находимся в больнице.
В больнице мне удалось пролежать больше месяца. В этом помогли мне врачи, отмечая в карточке повышенную температуру. А когда был обход с участием немецкого персонала то Я постукиванием термометра «поднимал» температуру до 38*5, 39 и когда заставляли пройти по палате я усиленно хромал и кривился, делая вид, что мне больно.
Постепенно мне удалось достать брюки, рубашку, тюбетейку. Всё это прятал в развалинах во дворе больницы.
Но не было прочной связи. Её надо было найти. Опасаясь провокаторов и в больнице и в городе, действовать приходилось очень осторожно. В одну ночь сильно бомбили Минск. Все воспряли. Утром Я вышел в город и в скорости был задержан немецкими патрулями. Меня присоединили к группе задержанных гражданских лиц, человек 10. Всех поставили к стенке здания, напротив установили пулемёт. Начали выяснять личности задержанных. Благодаря больничному костюму и перевязке на ноге мне удалось убедить патруль, что я из больницы и меня отпустили. Что было, потом с остальными, Я так и не узнал, но они всех называли партизанами
Придя в больницу, я рассказал об этом пом. Нач. Штаба. Положение осложнялось, надо было принимать немедленное решение….
На следующее утро весь госпиталь (так немцы именовали больницу) был окружен солдатами, а к зданию госпиталя подогнали автомашину и всех доеденного, кроме тех, кто был с гипсом, погрузили в машину и вывезли в общий лагерь для военнопленных.
Перед погрузкой нас в машины, ко мне подошла очень молодая медсестра по имени Зина и подала мне кусок хлеба.
Я был до глубины души тронут её вниманием и рад был этому кусочку хлеба.
В 1945 году будучи в командировке в Минске я зашел в больницу, чтобы узнать жива ли Зина. Она оказалась в этот день дома. По указанному мне адресу я встретил её дома. Но это была уже не та скромная, застенчивая и всегда грустная Зина. Поблагодарив её и весь медицинский персонал за проявленную к нам заботу и оказанное мне внимание при отправке нас из госпиталя, я вышел и начал вспоминать все пережитые ужасы войны.
В этом лагере нас долго не держали, из этого лагеря нас этапом перегнали на одну из станций под Минском, где погрузили в открытые вагоны и отправили на Запад.
При переходе на станцию несколько человек было расстреляно только за то, что они вышли из строя, чтобы выдернуть куст картофеля и подобрать клубни. Погрузка в вагонах была очень плотная, часовые находились в отдельных будках между вагонами. Был случай, когда часовой немец ради потехи сбросил кусочек хлеба в толпу вагона. В вагоне все стояли т.к. сидя располагаться было нельзя. Увидев летящий кусочек хлеба, все разинули рты и растопырили руки. Каждый желал поймать этот кусочек. Но он упал в толпу. В это время в нашем вагоне началась свалка и драка из-за кусочка хлеба, а из соседнего вагона на ходу поезда выскочило несколько человек, воспользовавшись тем, что часовой увлёкся потешным зрелищем, происходящим в нашем вагоне из-за кусочка хлеба.
Судьба тех, кто выскочил на ходу с поезда, для нас осталась неизвестной. После того, как утихомирилась в нашем вагоне, я увидел помощника. нач. штаба батальона с окровавленным носом. Оказывается, что в этой суматохе ему поломали почти сросшийся от раны нос.
В Бресте на станции мы стояли часа 3-4. В то время на Восток шли эшелоны с немецкими солдатами, техникой, боеприпасами. Здесь они так же делали остановки. Холеные немецкие офицеры и молодые радостные солдаты в майках выскакивали из вагонов, обильно полоскались в воде, наводя туалет, а затем, на виду у нас после выпитого рома, приятно закусывали, крича в нашу сторону: «русь капут»!
От тесноты, жары и духоты, от жажды попить воды, в которой немцы так вольно полоскались прямо под краном, наконец, от обиды после всего увиденного на станции Брест, у меня закружилась голова и началось обморочное состояние. Не упал только потому, что плотно подпирался соседями.
В это время наш поезд тронулся, постепенно набирая скорость, от этого появился освежающий ветерок, который и привёл меня чувства. Проезжаем через реку Буч, впереди Польша, а куда везут, никто не знает. Очень тяжело было на душе, когда проезжали последние метры земли своей Отчизны.
Все молча смотрели друг другу в глаза и каждый знал, что они думают в этот момент одно и то же: «О расставании с Родиной, о её судьбе, о том, что будет дальше с ним самим.»
На станции Бяла Подляска (Бя́ла-Подля́ска -польск. Biała Podlaska, белор. Белая-Падляшская, укр. Біла, уст. рус. Бела — город в Польше, входит в Люблинское воеводство.) нас разгрузили и привели в огромный лагерь, расположенный в степи.

В этом лагере были секции на 1000 человек. Секции разделены друг от друга колючей проволокой в один ряд. А вся огромная территория была ограждена двумя рядами проволоки, внутренний ряд проволоки вверху был с козырьком. Два метра спустя, от внутреннего ряда протянута предупредительная проволока на высоте одного метра. Тот кто пытался продвинуться за эту проволоку хоть на 10 сантиметров в поисках пищи (травы), тот немедленно подвергался расстрелу охраной без всякого предупреждения.
На всех участках стояли вышки с пулемётчиками и автоматчиками.
В каждой секции были устроены жилища-землянки, на полметра врытые в землю, а крыша сделана треугольником из брёвен.
Этот лагерь являлся как бы пунктом сосредоточения военнопленных для дальнейшего перераспределения.
Режим: никакой работы, утренняя и вечерняя проверка. Питание: утром- као, в обед- 100 граммов брод (хлеб) пополам с опилками, ужин-зупе (суп-баланда).
Через сутки после размещения нас в этом лагере земля стала чёрная, вся трава была не вытоптана, а объедена под корень .

Между секциями военнопленных через проволоку устраивали обмен хлеба на окурок папиросы (сигареты), обменивались вещами. Короче говоря, устраивали своеобразный базар (толкучку) обменивались так же мнениями и разными сообщениями. Таким образом мы узнавали все события, которые происходили во всём лагере и за его приделами. Был уже Октябрь 41. Начали одолевать вши. Когда выпадали тёплые дни, все раздевались и занимались уничтожением вшей. При этом занятии один из военнопленных сказал: «Я до войны почти всю жизнь просидел в Советской тюрьме за разные проделки. Готов в ней просидеть до конца жизни, но не в этом лагере. А Гитлера хотел-бы поскорей увидеть в гробу, в белых тапочках».
Спали в землянках прямо на земле в пыли. Все истощенные, грязные, обросшие и оборванные. Началась повальная смерть. Вечером, ложась спать, ни у кого не было гарантии, что утром он встанет т.к. из каждой палатки ежедневно выносили по 2-3 трупа, раздетых складывали их около палатки (землянки). Затем к каждой землянке подъезжала подвода и забирала умерших для вывозки в братскую могилу, которая и не закапывалась.
Были случаи, когда возчик по пути к братской могиле в куче мертвецов устанавливал по движению руки или ноги живых , но уже недвижимых людей. Некоторых из них удавалось сгрузить с поводы и передать их гражданским лицам.
Но Мы не сидели, сложа руки, ожидая смерти. Периодически, то в одной, то в другой стороне лагеря тысячная толпа бросалась на проволочные ограждения, валяя её опоры. Отдельным удавалось бежать, а большинство оставалось висеть на проволоке или лежать на территории лагеря, будучи расстрелянными из пулемётов и автоматов.
По примеру других секций начал действовать и актив нашей секции для организации нападений на охрану и побега из лагеря. В подготовке этого нападения принимал и Я активное участие. Каждый из актива должен был подготовить свою доверенную группу, которая должна была поддержать действие активной группы при прорыве и нападении.
Нашим оружием были камни кирпичи и прочие твёрдые предметы, собранные каждым на территории своей и соседней секций.
В назначенный день с наступлением темноты Я и другие, которые должны были начать прорыв и нападение, начали собираться в обусловленной землянке, расположенной поближе от места прорыва. Другим было дано задание с начала наших действий поднять на ноги и направить нам на помощь всех остальных из нашей секции и по возможности привлечь к этой операции людей из соседних секций. Всё шло благоприятно. Ударная группа полностью собралась в назначенной землянке. Ждали обусловленное время. Но в это время с вышки охрана открыла по нашей землянке пулеметный огонь. Некоторые были убиты, многие ранены, оставшиеся в живых прикрываясь темнотой, разошлись по своим землянкам. Прорыв не удался, т.к. был разоблачён предателем из числа военнопленных служащих у немцев во внутренней охране лагеря.
Лагеря в Бяла-Подляска были созданы накануне войны и просуществовали до декабря 1941 года. Через них прошло около 500 тыс. советских военнопленных.
Позже из лагеря в Бялой-Подляске Я с другими военнопленными был переброшен в лагерь расположенный в городе Се́дльце (Седлец, польский, Шедлиц) — город на востоке Польши (Мазовецкое воеводство)
Внешняя ограда этого лагеря состояла из одного ряда проволоки. Это меня очень приободрило. Вырваться через эту проволоку не составляло труда. Но трудность состояла в том, что на ночь всех загоняли в кирпичное здание, где были установлены нары, двери закрывались на наружный замок, а вокруг здания охрана, не считая охраны общей территории лагеря со служебными собаками.
Шли дни, похожие один на другой, тот же распорядок, те же харчи, каждый пытался найти себе дополнительное питание. То куст травы случайно уцелевший сорвёт, то кость грызёт или какой- нибудь ремень жуёт. Начал промышлять и Я. Пристраивался в очередь за добавкой баланды. И вдруг почувствовал удар по голове. Удар был произведен метлой. Удар ручки пришелся по макушке, а хворост, изогнувшись от удара, пришелся по лицу. Всё лицо стало полосатым. Оглянувшись назад, увидел разъярённого немца с метлой. Очередь за добавкой тут же разбежалась, а Я со своей «добавкой» после этого неделю ходил с полосатым лицом.
Пытался вылавливать из помойной ямы макароны, но это занятие ничего не давало. Тогда я приспособился к мусорному ящику, стоящему около лагерной кухне. В этот ящик выбрасывали кости конины отварной для военнопленных. Набрав полную охапку этих костей, я уходил к военнопленным и раздавал им, оставляя и себе одну кость. Из неё мы высасывали всё, что могли, затем разбивали и «обрабатывали» её до предельных возможностей. Очень часто в этом мусорном ящике добывали себе пропитание и собаки. Но у меня с ними был полный мир. Собака в одном углу, Я в другом. Выбирали, кому что нравится, и даже не рычали друг на друга. Один узбек у лагерной лошади куском железа отрезал половину языка. Охрана, заметив, что у лошади течёт кровь со рта, начали искать виновника. Вскоре виновник был найден вместе с куском языка. Недолго думая, они сколотили крест, вручили его этому узбеку, взяли двух военнопленных с лопатами и повели с территории лагеря на расстрел.
Всё это время меня не оставляла мысль о побеге. Я очень скрупулёзно изучал подходы к лагерю, порядок внутренней и внешней охраны, разные постройки на территории лагеря, где можно было бы спрятаться перед тем, когда начнут загонять на ночь в кирпичное здание. Сколачивал группу надёжных людей. Наконец подготовительный период закончился. Желающих со мной набралось человек пять. Место для укрытия избрали сарай недалеко от кирпичного здания, бывшая конюшня войска польского. В этом сарае находились модели самолётов в разобранном виде.
Получив на ужин баланду, мы все пятеро сели около двери сарая. Остальная масса военнопленных так же группами расположились в этом же районе. Наше расположение ничем особенно от других не отличалось. Приоткрыв незначительно дверь сарая, мы постепенно, по одному, что бы не заметили исчезновения сразу всей группы, начали залезать в сарай и прятаться в запасных частях самолётов. Я и ещё двое со мной спрятались в хвостовой части самолёта. Двое спрятались в другом месте.
Ужин окончен, начались сборы к ночлегу, всех загнали в здание. Стало тихо. У нас проскользнула надежда, что сегодня побег будет совершен. Но буквально через полчаса услышали приближающиеся шаги группы людей. Затем открылась дверь, и слышим разговоры на русском языке.
«Я видел лично сам, как суда зашли пять человек, а отсюда не выходили.»
Начались поиски. Мы затаили дыхание, каждый думал хоть-бы не чихнуть или кашлянуть, а, между прочим, у каждого в горле першило. Но выдержали. Поиск окончен. Нас не обнаружили. Они ушли. Откашлялись, стало легче на душе. Но недолго нам пришлось ликовать.
Через полчаса, они вернулись, и тот же голос опять заявил: «Я убеждён, что они здесь!»
Начали перекидывать каждую часть самолёта и обнаружили двоих, а затем и нас троих.
В хвост самолёта Я залез первым, а поэтому вы лазил последним. Но Я еще питал надежду, что остался необнаруженным. Но когда мне начали ширять плёткой, заявляя, что разве для меня нужно особое приглашение, тогда я понял, что отсиживаться дальше бесполезно и начал вылезать.
Но перед выходом из хвоста самолёта стояли двое полицейских из числа военнопленных, и плётками били по голове каждого выползавшего. Чтобы меньше досталось голове, я перед выходом закрыл голову руками и быстро выскочил. Этим Я спас голову от побоев, но рукам всё-таки досталось. Их было трое. Двое русских и немец. Нас выстроили и повели. По пути один из русских начал нас упрекать, зачем мы пытались бежать, за это немцы строго карают вплоть до расстрела перед всеми военнопленными.
В своё оправдание Я придумал версию, хотя она очевидно не убедительно звучала. Я сказал: «Что на второй день войны Я был ранен обстрелом из немецкого самолёта. Поэтому меня моих товарищей заинтересовали модели немецких самолётов, их устройство. Мы решили посмотреть и долго задержались в этом сарае. А когда услышали, что Вы идёте, решили спрятаться, чтобы не попало нам за недозволительное любопытство. А после Вашего ухода думали вернуться ночевать в здание, в котором Мы всегда находимся». Другое в своё оправдание нам говорить было нечего.
Уже было темно, когда на мотоцикле к нам приехал комендант лагеря, вызванный из города по поводу нашего события.
Комендант был офицер высокого роста, худощавый весь разукрашенный своими побрякушками, страшно злой. Он что-то по-немецки орал, и каждому тыкал под нос «Парабеллум». Но нас не пугал расстрел. Нас больше пугало предстоящие возможное избиение, как они обычно делали: «Зажмут голову между своих ног, и по мягкому месту лупят, чем попало, до тех пор, пока не свалишься.
Из всех выкриков коменданта я понял, что он отдал распоряжение посадить нас под арест на 8 суток и ничего кушать нам не давать. Среди нашей пятёрки бы один пожилой солдат лет 45-ти из Смоленской области. Мы прозвали его «Стариком».
Когда Я понял смысл приказания коменданта, я ему ( Старику) об этом тихо сообщил. А он в ответ заявил: «Дурак, разве он не понимает, что без пищи Мы не проживём и два дня!»
Затем комендант повернулся к своему солдату и заявил, что нас следует посадить под арест на трое суток питание не давать. Я об этом тоже сказал Старику. А он говорит: «Вот это реально. Через три дня нам точно будет капут».
Комендант после отданного распоряжения, резко повернулся, сел в мотоцикл с коляской и уехал.
Немецкий солдат повёл нас к тому же кирпичному зданию только к другой, тыльной стороне. В конце этого здания, оказывается, имелась отдельная изолированная комната. На её дверях висел большой амбарный замок.
Солдат открыл дверь комнаты и попросил нас пройти в неё одновременно он дал старику сигарету и виноватым тоном на ломаном русском языке заявил: «Мы добрые люди. Мы не немцы Мы австрийцы». После этого дверь захлопнул и повесил замок.
В этой комнате горел электрический свет. Окон нет, пол цементный. Но в потолке оказался проём. Появилась надежда бежать через крышу. Решили послать разведку.
Но чтобы взобраться на потолок (чердак) подставить было нечего. Тогда Мы решили из самих себя сделать лестницу. Один присел, второй полусогнулся, а третий встал во весь рост. Получились ступеньки, по которым четвёртый забрался на чердак. Крыша оказалась железной, и незначительное соприкосновение с ней вызывало много шума.
При таких обстоятельствах побег был бы бессмысленным.
На чердаке оказался гусиный помёт, а в помёте остатки овса. Оказывается, на чердаке поляки откармливали гусей. Этот помёт, был с чердака снят на пол комнаты. До утра он был рассортирован, и каждый из нас набрал по пол-литровой баночке овса. Это было наше пропитание.
Утром немецкий офицер вошел в комнату и сперва страшно удивился. Он думал, что Мы произвели за ночь в цементном полу подкоп. А за тем на русском языке спрашивает: «А это, что такое?» Мы ему объяснили, он потребовал немедленно убрать всё на чердак и ушёл. Приказание было выполнено. Помёт насыпали в пилотки и по этим же ступенькам направляли его на чердак. А овсом начали лакомиться.
Через некоторое время дверь опять открыл тот же офицер. Он толкал в нашу комнату военнопленного, приговаривая: «Куда? Заходи, не сопротивляйся!» Человек в ответ кричал: «Я не еврей, Я азербайджанец!» Офицер: «Снимай тогда штаны, посмотрим, кто ты!» Военнопленный: «У нас тоже обычай обрезания имеется, но я вам говорю я азербайджанец, а не еврей!» Так еще несколько минут длилась эта потасовка. Но затем офицер отпустил азербайджанца. Во второй половине дня к нам подселили всё-таки трёх евреев, находившихся вместе с белорусами, и хорошо владевшие белорусским языком. Но кем-то были преданы.
Теперь нас уже было восемь. Нам, пятерым русским, это давало понять, что нас ждёт участь евреев, т.е. расстрел.
Дверь снова открылась и охранник подал нам ведро с баландой заявив при этом: «Фюнф ман», это значит на пять человек, т.е. на нашу русскую пятёрку. А один из евреев заявил, что немец сказал: « Алес ман», это значит на всех людей. Начался спор. В конечном итоге ведро было опрокинуто, всё содержимое было вылито и никому ничего не досталось, только на полу сохранилось несколько десятков крупинок от сваренной перловой крупы. И Мы как куры начали собирать поштучно эти крупинки и класть в рот. Очень хотелось кушать.
Где то через час после этой неразберихи, пришла охрана и трёх евреев от нас забрали. Что с ними стало, мы так и не узнали. Вероятней всего расстреляли.
К концу дня пришли и нас из этой комнаты вывели на улицу и повели по территории лагеря. Сначала нам неизвестно было, куда нас ведут. Думали, что следом за евреями на расстрел. А когда Я на территории лагеря увидел новое сооружение – шалаш из колючей проволоки, то догадался, что это сооружение было приготовлено для нас.
Так и вышло. Подведя нас к этому шалашу, охранник открыл дверцу, тоже из колючей проволоки и загнал нас туда, как овец в загородку.
Был конец октября 1941г. Погода была ветреная. Шёл дождь со снегом. Холодно. В шалаше на земле лужи, сидеть не на чем. Над головой и со всех сторон проволока.
Что бы было немного теплее, и меньше продувал сквозящий ветер, особенно ночью, мы становились плотно друг к другу, периодически меняли крайних, первого и последнего, что бы обогреть их в середине своего строя.
Так нас продержали двое суток.
Но в течение этих двух дней немцы устраивали демонстрацию всем военнопленным лагеря, что их ждёт та же участь в случае нарушения лагерного порядка, указывая при этом на нас и наше нехитрое жильё.
По истечении трёх суток со дня и часа ареста нас выпустили, и мы пошли в ночлег в кирпичное здание на свои места, которые нам ранее на каждого были определены.
Очевидно, дежурный по корпусу в день нашей попытки к побегу обнаружил, пустые места на нарах и это привело к розыску в сарае, где мы спрятались.
Когда Я возвратился в корпус, мой сосед по нарам Гриша начал меня упрекать за побег, заявив при этом, что за время моего отсутствия он заработал лишнюю пайку хлеба. Я не стал его расстраивать, каким путём он заработал эту пайку, а назвал его «Шкурой», снял со своей головы пилотку одетую одна на другую и махая одной из них попросил желающих обменять на пайку хлеба. Тут же подошел надзиратель из бывших военнопленных выбрал по новей пилотку и дал за неё пайку хлеба, которую я проглотил в один миг.
Вскоре после нашей неудавшейся попытки к побегу, наш старик умер от истощения. Меня в числе 500 человек из Седлецкого лагеря вывезли в другой лагерь, расположенный в лесу, как будто поближе к нашей государственной границе.
Этот лагерь оказался рабочим. Нас гоняли на работу по осушению болот. Были каналы, ремонтировали через них мостики. Вооружены мы были ломиками и лопатами. На работу шли по лесу. Колонной. Примерно на каждые 10 человек приходился один конвоир. Я считал, что наступил удобный момент для побега.
Нужна была коллективная решительность хотя бы небольшой группы, что бы пустить в ход ломы и лопаты по впереди идущей охране. Остальная масса присоединилась бы без всякой на то команды. Бесспорно, были бы жертвы, но основная масса была бы спасена и вооружена (частично).
Но меня никто не поддержал в этом, надеясь на более удачный и менее рискованный случай.
После этого нас пешком водили убирать сахарную свёклу и капусту. По дороге назад в лагерь я приметил лесок, по которому мы растянутым строем проходили уставшие от работы и объевшиеся свеклы или капусты.
Теперь я решил делать побег меньшей группой- в три человека. Согласился на этот раз и мой сосед по Седлецкому лагерю Гриша. План мой был следующим:
При возвращении с работы в лагерь, не доходя лесного участка, Гриша должен притвориться больным. Я с одним из товарищей должны были взять его под руки и периодически останавливаться якобы для отдыха, дезориентировать охрану, и дойдя до леса, пропустить охрану на большое от себя расстояние, с криком разбегайся в разные стороны, первыми ринуться в лес. Так было решено утром по пути на работу. Но так не получилось вечером, т.к. при возвращении с работы Гриша не смог дальше двигаться самостоятельно и очень просил нас не бросать его одного, а довести до лагеря. Нам очень жаль его стало, и наш план побега не состоялся. На второй день Гриша умер от истощения.
Это был уже холодный ноябрь 1941.
Их было у каждого столько, что по заказу с любого участка тела можно было без особого труда достать полную жменю и при том хорошо откормленных. В бараке топилась чугунная печь и когда над её огнём потрясёшь рубашку, то вши, падая на огонь создавали треск, как будто кто- то ночами топчет семя. К тому же многие заболели дизентерией. Специально один барак отведён для больных дизентерией, из которого ежедневно десятками выносили трупы.
В течение месяца в этом лагере умерло 250 человек, т.е. 50% поступивших сюда в начале ноября.
В последних числах ноября 1941г., в этот лагерь приехали автомашины с брезентовыми фургонами. Было приказано всех ходячих выстроить. После построения начался отбор по внешнему виду. Кто им подходил, отбирали со строя и грузили в машины. Попал в отбор и Я. Отобрано было всего 100 человек, в строю осталось меньше. Следовательно, из 250 человек половина уже не могла стоять в строю. Их ожидала смерть.
Нас увезли в этих крытых машинах. Провезли через разбитую Варшаву, которую мы наблюдали через отверстия в брезенте.
Привезли нас в маленький, но хорошо укреплённый лагерь, расположенный в степи недалеко от местечка Торчин.( То́рчин (укр. Торчин) — посёлок городского типа в Луцком районе Волынской области Украины.) Лагерь был рассчитан на 100 человек. На территории лагеря стояло два домика (типа финских) для размещения военнопленных, один домик для хоз. инвентаря. В углу на северо-западной стороне туалет рядом с ограждением. Ограда двухрядная с козырьком вовнутрь лагеря. Внутри лагеря рядом с ограждением на ширину двух метров и высотою в один метр вокруг всего лагеря уложены мотки проволоки. За лагерем- два финских домика для охраны.
В юго-западной стороне лагеря ворота, у которых стоит часовой. Кроме того, подвижный пост вокруг лагеря.
Здесь нашему обмундированию сделали санитарную обработку. Вшей стало значительно меньше. Выдали байковые одеяла и соломенные подушки. Нары двухъярусные Я расположился на верхнем ряду. Питание несколько улучшили.
Но перед нами стояла задача по строительству узкоколейной железной дороги. Немцам она срочно была нужна. Направление её мы не знали.
Несколько дней ходил и я на работу. Но эта работа была мне не под силу, т.к. силы меня окончательно покидали. Я начинал опухать от голода, ноги еле передвигал. За время нахождения в лагерях я видел много смертей и предсмертных состояний от голода. Это постигало и меня, в чем я был убеждён безошибочно.

10.12.1941.
Я со всеми пошёл на работу. Немец-прораб с железным крестом на гражданском костюме вручил мне подборную лопату для загрузки песка в вагонетку. Я набирал на конец лопаты немного песка и делал вид что работаю. Т.к. я не мог поднять такую лопату. Немец- прораб это заметил, подошел и основательно меня отстегал плёткой. Лопату отнял и дал мне кирку, которую Я вообще поднять не смог, тогда он меня переставил катать вагонетки с песком.
Но среди ребят были и покрепче меня, т.к. позже попали в плен, они легко могли сдвинуть вагонетку с места и катить её к месту разгрузки. Я же не помогал катить, а тормозил её своим весом потому, что не успевал за ней идти, а отставать не хотелось, т.к. опять подвергся бы избиению. Доехав до места разгрузки, Я назад на погрузку не пошёл. До конца дня осталось не много, и Я решил пересидеть здесь. Но тут появился прораб и опять избил меня за плохую работу. За каждым ударом плётки приговаривал: «Русиш швайн, никс гут арбайтэн»- (Русская свинья, плохо работаешь)
Впервые на глазах у меня появились слёзы. Только это слёзы были не от боли, а от ОБИДЫ, от НЕНАВИСТИ к этому фашисту, от обиды на своё бессилие. Я готов был вцепиться в его горло, а там будь, что будет. Но силы покинули меня и я упал. В первые Я с такой грустью и печалью вспомнил своих родных- мать, двух сестёр и двух братьев, судьба которых мне так же не была известна, родные края, школьные годы.
В лагерь меня привели товарищи, сам Я идти не смог. Я вспомнил Гришу, который тоже идти не смог, а на второй день умер. Это ожидало и меня.
11.12.1941.
Утром прораб подал команду: «Абштейн, алес арбайтен»- (вставайте и все на работу). Я подниматься не стал, т.к. не хотел идти на работу и не мог, заявив прорабу: «Их кранке»- (Я больной). Он немедленно вызвал врача для обследования. Врач-немец подтвердил мою несколько способность к работе из-за истощения и заявил прорабу, что меня необходимо отправить в санитарный лагерь «Освенцим». Но мы, военнопленные уже слышали о крематории в лагерь «Освенцим». Поэтому для меня было ясно, для какой цели меня хотят отправить в «Освенцим».
Когда все ушли на работу, Я дал себе клятву, что погибну здесь на проволоке, но в «Освенцим» НЕ ПОЕДУ.
Побег из плена- это тоже борьба с фашистами, более героическая, т.к. гарантии на жизнь в этом случае, тем более в данном лагере и с такими силами, как у меня,- нет никакой. Но пусть фашисты знают фашисты, что Я НЕ СЧИТАЮ СЕБЯ ПОКОРЁННЫМ. Смерть на проволоке посчитаю за солдатскую честь, и этим исполню воинскую присягу.
В течение всего дня 11.12. 1941 Я изучал окрестности вокруг лагеря, намечал возможные варианты и место для побега.
Во-первых, потому что на случай провала можно сослаться на слабость желудка, а поэтому глубокой ночью вышел в туалет.
Во-вторых, из туалета удобно, оставаясь незамеченным, можно было наблюдать за подвижным постом, который делал маршрут вокруг лагеря за 7-8 минут, кроме этого, у ворот тоже был пост.
В-третьих, доска, предназначенная для использования, как мостик через витки проволоки, была белая и в тёмную ночь издалека будет видна. В туалете её можно было её спрятать.
В-четвёртых, под последним рядом нижней проволоки последнего внешнего ограждения, проходил небольшой ручеёк, по которому можно было пролезть под проволоку, что бы не лезть через верхний ряд, это тоже находилось напротив туалета.
Погода. Начавшиеся в октябре-ноябре заморозки и снегопады, сковало реки, подмёрзла земля.
Но затем наступила оттепель и к началу декабря тронулся ледоход на такой реке, как Висла-( Ви́сла (польск. Wisła, лат. Vistula) — наиболее важная и протяжённая река Польши) растаяли снега и почва. Ночь была настолько тёмной, что на расстоянии 1,5-2 м друг от друга можно было заметить едва уловимый силуэт человека. Всё это создавало благоприятные условия для побега. Электро-лампочка горела только у ворот, и отсвечивали окна домиков охраны, расположенных на противоположной стороне. Там же был постоянный пост.
День подходил к концу, план побега намечен. Решение принято непоколебимое. Днём опасался, что не дождусь ночи, т.к. в этот день могли меня отправить в «Освенцим». И только, когда окончился день, Я посчитал, что опасность миновала.
Впереди -самое главное – ПОБЕГ
Набраться бы хоть немного сил. Решил до прихода остальных с работы немного отдохнуть и подумать, кого можно склонить к побегу. Некоторые о моём решении знали ещё утром, но своего мнения так и не высказали.
После «заправского» ужина ко мне подошли три человека и изъявили желание тоже бежать со мной. Затем после непродолжительного времени отказались, убеждая меня в бессмысленности и невозможности побега через несколько проволочных ограждений без соответствующих инструментов, которыми можно было-бы порезать заграждения. Они сказали: «Давай посмотрим и хорошо подумаем до завтра».
Я им ответил: «Как хотите, Я буду бежать сегодня, потому -что у меня «завтра» НЕТ».
Несмотря на то, что Я не нашел поддержки, Я всё-таки уложил свои пожитки в походное состояние и ждал полуночи.
И вдруг один из этой тройки ( к сожалению не помню ни имени, ни фамилии) подходит и говорит, что я тоже согласен сегодня бежать. В таком случае, отдирай от моих нар доску и забирай её с собой, это будет наш инструмент.
Мы уже в туалете. Ждём, когда обходной часовой пройдёт. Вот приближаются шаги. Ничего не видно. Определяем по слуху. Прошёл без остановки. Начинаем действовать. Доска уложена на предупредительную проволоку и внутренний ряд изгороди. Витки проволоки остались под доской. Но она предательски блестела.
Товарищ мой был поживее меня, он полез первым, вот он уже наверху внутренней ограды, но мешает козырёк, упирается в голову. Шепчу ему: «Если хватит сил, согни её вниз». Слышу скрип. Козырёк согнут. Момент, и он уже ищет боровок (ручеёк) под нижним рядом внешней ограды. Слышу шум. Это крючки проволоки цепляются за его одежду. Но его не вижу- темно. Слышу, как он поднялся и пошёл. Про себя кричу: «Ура! Один на свободе». Быстро убираю доску в туалет. Жду обход часового. Вот- вот, начнётся. Только зашёл в туалет, слышу шаги. Идёт. Дошёл до места, где был сломан козырёк и остановился. Смотрит, изучает. Но сколько не смотрит, всё равно ничего не видно. Думаю, а вдруг у него фонарь, тогда всё пропало. Слышу, пошёл. Опять мысль: «Может доложить охране, для более тщательной проверки с территории лагеря». Уходить или не уходить. Будь, что будет, подожду в туалете.
В это время приходит еще один товарищ, тоже очень слабый, еле говорит. Я ему сообщил, что проба сделана и удачно. Один уже на воле. Нельзя было увидеть торжества и радости на его лице, но Я это чувствовал, по его дыханию и тихому голосу: «Какой счастливчик Я тоже побегу»- (Бегать Мы конечно не могли, это мысленно мы бежали, на самом деле Мы еле стояли на ногах).
Я подошедшему сказал, что Мы должны еще раз пропустить подвижного часового и если он не сделает остановку, то я попытаюсь по этому пути вырваться.
Часовой прошёл и не остановился. Мы начали действовать.
Уложили доску. Но Я и до сих пор не могу понять, как я залез на эту доску. Я настолько был слаб, что когда мне необходимо было закинуть правую ногу на верхний ряд проволоки, то самостоятельно Я этого сделать не смог. Нога не повиновалась, висела, как плеть. Я тогда попросил товарища, чтобы он доской поднял мою ногу и помог закинуть её на верхний ряд проволоки. Невероятным усилием он поднял дрожащими руками доску и сделал толчок в мою ногу. Я зацепился каблуком, а за тем сел верхом на проволоку, она основательно зацепилась в брюках между ног, но Я силой тяжести перевалился на другую сторону, брюки затрещали, из рук пошла кровь. Теперь Я оказался между двух рядов проволоки. Но боровки, под нижним рядом внешней проволоки, найти не могу. Чувствую, что время на исходе. Думаю ложиться между ограждениями и ждать пока пройдёт часовой. А вдруг кашель и «чёх», тогда конец. Принимаю решение перелезть через проволоку. Но теперь, то помогать мне некому. Всё равно полез. Думать долго было некогда. На моё счастье во внешнем ряду ограждения столб оказался выше верхнего ряда проволоки сантиметров на 10-15. Я, опершись на этот столб, перевалился за проволоку и упал на землю. Отойдя метров 10 от лагеря, Я лёг, чтобы пропустить часового. Иначе, он мог бы меня обнаружить на слух. Вскорости подошёл часовой, очевидно у него был перекур с часовым у ворот, иначе он бы снял меня с проволоки.
В течение 11 декабря Я установил, что северо-восточнее лагеря имеется редкий лес и небольшой населённый пункт. Северо-Западнее лагеря- только лесной массив и в некоторых местах отдельные поляны. Жилых массивов не было видно.
После того, как Я поднялся, посмотрел в сторону лагеря, чтобы сориентироваться, в каком направлении держать путь. И конечно Я пошёл в Северо-Западном направлении в безлюдное место т.к. решил, что в этом направлении продвигаться будет безопасней.
Ещё перед самым побегом из лагеря, мы договорились, что отойдя (на случай удачи) от лагеря метров 200-300 друг друга подождать, чтобы вместе двигаться дальше.
Однако, не встретив первого убежавшего из лагеря, Я не дождался и следующего за мной. Он мог вообще самостоятельно, без помощи товарищей из лагеря не вырваться. Судьба и первого и второго для меня осталась неизвестной.
Я решил дальше идти самостоятельно, на пути встретилось поле, где росла сахарная свекла. Остановившись отдохнуть около какой-то кучи травы, упал на неё и начал на ощупь определять, т.к. в темноте ничего нельзя было рассмотреть.
Это оказалась ботва сахарной свеклы. Я начал выгрызать обрезанные вершки корня. Но много этим лакомством увлекаться не стал, т.к. желудок был пуст, а лишнее употребление грязной свеклы могло для меня плохо кончиться.
По раскисшей земле было очень сложно идти, ноги отказывались передвигаться. Решил быстрее приблизиться к лесу. В перелеске хвойной породы, грунт твёрже, порос травой, определёнными местами стояла вода. Пошёл прямо по воде, что бы смыть грязь с обуви и на всякий случай потерять след.
Но силы покидали меня. Без опоры Я уже не мог идти. С трудом выломал сосновую палку и опирался на неё пошёл дальше по лесу. Вдруг на оказавшейся впереди поляне передо мной начали появляться еле заметные силуэты двух хуторов.
Раздумывать долго не пришлось. Скоро должно было наступить утро, а мне на день нужно укрытие и сменить военное обмундирование на гражданскую одежду.
Возник вопрос, кто в этих хуторах живёт. Сторонники фашизма и его порядка или ярые его противники, или просто не то не сё (нейтралы до поры до времени). Поляки или немцы, украинцы или белорусы. Один хутор, судя по надворным постройкам, выглядел зажиточно, второй бедненький. Решил зайти в бедненький хутор. Проходя мимо зажиточного хутора, остановился мимо его забора. В это время из дома вышел человек и спрашивает: «Кто пан бендя?»-(кто ты такой?) Отвечаю, что Я русский солдат бежал из лагеря военнопленных, который недалеко от Вашего хутора. Он перешёл на ломанный русский и пригласил меня в дом. Я, поколебавшись, согласился.
Зайдя в дом, Я попросил хлеба, чтоб хоть перед смертью наесться! Но у них хлеба не оказалось, вышли из другой комнаты жена и дети (двое или трое малышей)очень внимательно меня рассматривали, особенно дети. Вид у меня был очень страшный: опухлый, обросший, грязный и измученный.
Хозяйка приготовила кашу с тыквой и начала меня кормить, но много сразу не давала. Кормила с некоторыми перерывами до утра. Через некоторое время после моего прихода в комнату вошёл посторонний мужчина, на внешний вид еврей. Это меня приободрило, т.к. нахождение здесь еврея подсказывало мне, что хозяин этого дома противник фашистов. Я начал вести себя смелее. Попросил обменять обмундирование (шинель, гимнастёрку, брюки, пилотку, обувь) на гражданскую одежду. Он согласился. Принёс мне фуражку с лаковым козырьком и с дыркой на макушке, оттуда потом всё время волосы торчали, крестьянский тулуп и брюки клёш польского офицера с нечетным количеством на них заплат. Военные ботинки он порекомендовал мне не менять, т.к. во-первых-не на что, во-вторых-по плохой погоде нужна хорошая обувь, что бы не простудиться, и в третьих, они будут малозаметны. В придачу он дал мне 100 злотых сказал, что мне они пригодятся.
Наевшись и переодевшись, утром, Я сел на тёплую плиту меня начало клонить ко сну. Но спать было нельзя. Надо было от него уходить. Я начал расспрашивать, в каком направлении лучше уходить, что бы, не попасться к немцам. В это время через окно Я увидел входящего в его двор человека с ружьём и собакой, одетого в непонятную для меня форму. Сразу Я подумал, что это из состава лагерной охраны с собакой по следу нашли меня. Спрашиваю у хозяина: «Кто это такой?» Он ответил, что это «Гаёвый» (Лесничий).
И в это время он заходит в дом. Произнёс в очень вежливой форме «Дзень добжий» и раскланявшись перед хозяевами он подошёл ко мне и спрашивает с какого лагеря Я бежал, коммунист Я или комсомолец. Свою принадлежность к комсомолу Я перед ним скрыл. Он ответил, что если Я коммунист или комсомолец, то меня следует возвратить в лагерь. Переговорив ещё о чём-то с хозяином, он распрощался и ушёл.
Безусловно, что задерживаться у этого хозяина было уже рискованно. И Я решил отправиться в путь окну и указал поляну и сказал, что когда её перейдёшь, то идти просто (это значит прямо).
И теперь, спустя тридцать три года после побега из концлагеря в районе с. Торчин, Я с благодарностью вспоминаю этого пана , который рискуя своей жизнью, встретил меня, как друга, попавшего в беду: накормил, обогрел тёплым словом, переодел, дал на дорогу злотых и пожелал счастливого пути и скорейшей победы над фашизмом.
Так повсюду от с. Торчин до Буча (Бу́ча (укр. Бу́ча) — город областного значения в Киевской области Украины) меня встречали и провожали добрые польские друзья и каждый желал скорейшего разгрома фашистских полчищ. Только в результате чуткого отношения и доброй помощи польского народа — труженика Я и многие другие военнопленные остались живыми в ту суровую зиму 1941-1942г.г. И смогли достичь пограничной полосы и выйти на просторы своей необъятной РОДИНЫ, а затем организовать партизанские отряды, которые беспощадно громили врага до конца Отечественной Войны.

Яковлев Алексей Иванович (на фото с гармошкой)
В центре – Михайловский- командир партизанского отряда.
После войны уже 1962г. его сын к сожалению не знаю имени работал математиком в институте им. Курчатова.
А немцы в Польше издали приказ: «За приём и оказание помощи военнопленным-РАССТРЕЛ». Но польские патриоты делали своё правое дело.

Яковлев Алексей Иванович
Во время ВОВ служил помощником начальника штаба и начальника снабжения Партизанского соединения Пинской Области.
Член КПСС — Коммунистической Партии Советского Союза.
Награждён: — Орденом Красного знамени № 304272,
— медалью «Партизану Отечественной Войны»
Хотелось бы знать, кто был пан Гаёвый (Лесничий). Польский патриот или немецкий наёмник. От того, что он ко мне не применил репрессивных мер и не возвратил в концлагерь, хочется думать, что ОН тоже был противником фашизма.

Это повествование написано от первого лица к 30- летию
Великой ПОБЕДЫ над Фашизмом.